Вернулась из короткого путешествия по северной глубинке в смешанных чувствах, природа которых запрятана так глубоко - что и не откопать. Попыталась проанализировать свое состояние - не смогла. Плюнула и решила считать это (по Б.Г.) древнерусской тоской.
«Я бы жил себе трезво, я бы жил не спеша -
Только хочет на волю живая душа;
Сарынью на кичку - разогнать эту смурь...
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур.
Мне не нужно награды, не нужно венца,
Только стыдно всем стадом прямо в царство Отца;
Мне б резную калитку, кружевной абажур...
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур...»[1]
...Здесь, в старой, но ожившей и возродившейся деревеньке с бесхитростным названием Смирново, дни текут мягко и безмятежно, один за другим, плавно перетекая от золотистого утра к сиреневому закату. Их легкий бесшумный бег не тревожат ни громкие сенсации, ни горячие новости, ни скандальные разоблачения. Все это где-то там, вдалеке, в бетонных объятиях мегаполисов, в железных тисках автострад, в душной толчее улиц и стерильной прохладе офисов. А здесь... Здесь - другая жизнь, в густом замесе из пространственно-временной ностальгии, призрачного забвения, простых обывательских радостей и глухой тоски по утерянному раю...
Старый дом со скрипучими половицами. Старый, затянутый ряской пруд. Старое зеркало в пожелтевшем кружеве. Старая береза с потускневшими кудрями... Почему эти старые предметы так трогают сердце? Может быть, потому что они живые? И люди вокруг тоже живые, порой слабые и беспомощные, уставшие или ленивые, буйно или тихо пьяные... но живые! (в отличие от рафинированных горожан, идеальных менеджеров, безликих потребителей и прочих цивилизованных граждан...). Здесь, на земле, под крылом сумрачного северного леса и тихой речушки Солоницы, человек просто не может быть не живым!
...Знойные, жаркие, полные неги дни. Безмятежный отдых в перерывах между кочеванием по бесчисленным деревням, деревушкам, малым городкам ярославской и костромской губерний. Тихие «помещичьи» радости: сходить искупаться на реку, потом в лес за земляникой, по дороге набрать душицы к чаю, подремать после обеда с ухой и расстегаями, растопить самовар, выпить за ужином легкого вина... И все это в родовом гнезде, двухэтажном доме возрастом под две сотни лет. Живешь как в музее. Некоторые вещи и впрямь антикварные: гнутые венские стулья, орехового дерева бюро на резных ножках, тяжелый комод с медными кольцами, архаичная хозяйственная утварь, русская печь на первом этаже и голландка на втором... На стенах - фотографии далеких предков, а в углу горницы притаилось потемневшее зеркало, сквозь которое так легко проникнуть в Зазеркалье. Но а главное - дух! Он жив и витает здесь, как и много лет назад. В нем смешались запахи древесной стружки и скошенной травы, аромат меда и дыхание многих поколений живших здесь людей...
Проходят века, меняются лица... Уходит из жизни что-то очень важное, очень глубокое и чистое... сложно выразить словами... Наверное, это ностальгия. Ностальгия об ушедшем времени - легкое горьковатое марево, как дымный туман на вечерней зорьке. Тоска о несбывшемся, прошедшем мимо... О том, чего никогда уже не будет... Что уходит неумолимо и безвозвратно...
Одна из представительниц «уходящей натуры» - баба Маня. Ей 88 лет. Добрая такая бабулечка в светлом платочке, с лучиками морщин на печеном личике, вышедшая прямиком из русских народных сказок - та самая, что выспрашивает у оступившихся Иванов-царевичей, Марий-искусниц и прочих девиц-молодцев об их жизни непутевой. Выспрашивает, но почти ничего не слышит - глуха на оба уха. Зато зрение - на зависть! - до сих пор без очков вдевает нитку в иголку. Баба Маня плетет вручную коврики из старья. Порет и плетет, порет и плетет... и так каждый день. Я еще подумала: «надо будет ее коврики посмотреть, что-нибудь для себя подобрать в память о ней». А к вечеру, глядь - она сама идет, и коврик в подарок несет! Ну не чудо ли? И сразу расспросы: «Милое ты мое-то, да неужели?». И рассказы, и прибаутки откуда-то из толщи времен. У бабы Мани певучий северный говор и забавная манера изъясняться - такая, что хочется слушать и слушать ее в оба уха, и поддакивать, и любопытствовать, и ждать продолжения... словно она не обыденность плетет, а сказки рассказывает. Смех и слезы - все от души. Вот такие они - люди уходящего поколения, герои минувшей эпохи... Мы - другие. Озабоченные и суетящиеся. Думающие только о себе - точнее даже о том впечатлении, что производим на окружающих. Торопящие время, загоняющие в безудержной гонке и себя, и всех вокруг. Неблагодарные. Кислые лицом и вечно недовольные тем, что имеем... Как бы мне хотелось в старости походить на эту бабу Маню!..
Есть в северной глубинке что-то родное, щемящее... В таких вот людях. В потемневших срубах. В низком небе, в скупом солнышке...
«Бьется солнце о тучи над моей головой.
Я, наверно, везучий, раз до сих пор живой;
А над рекой кричит птица, ждет милого дружка -
А здесь белые стены да седая тоска…»[1]
