Бывает, зацепит глаз какое-то слово или фразу – и в дальних закоулках памяти щёлкнет неведомый тумблер и отправит тебя в прошлое. Туда, где десятки лет назад гуляло твое детство.
И вот ты уже на раскалённом от летнего зноя, стрекочущем выгоне. Идёшь с подружкой Олей на другой конец деревни. На головах – кружевные накидки с подушек, на запястьях – браслеты из одуванчиков. Ноги босы, идти колко, но дорога потрескалась от жары и похожа на раскалённые угли, поэтому лучше уж колоться, чем обжигаться. «Опять заневестились!» – качала головой бабушка Нюра, но не сердилась и даже обещала, когда вернёмся, дать покопаться в сундуке.
В этот час деревня пуста. Дневная дойка закончена, коровы дремлют по колено в речной грязи. Тень жидких вётел покрывает их шкуры пятнистым узором. Доярки, процедив парное молоко, уже отправили его в погреб или оставили сквашиваться под марлей на крыльце. У бабушкиной Малинки молока хватает и для погреба, и для крыльца.
Обещание покопаться в сундуке так соблазнительно, что пройдя деревню от края до края, истомившись от зноя, пыли, колкой травы и невостребованности наших нарядов, спешим обратно в прохладу деревенской избы. Олю зовут домой (она живет по соседству), а я, стащив с головы «фату», выпиваю большую кружку ледяной воды из ведра и сажусь на коленки возле сундука. С трудом приподнимаю тяжёлую дубовую крышку, отваливаю её наружу – с глухим ударом она упирается в белёную стену печки, где уже заметен след от моих открываний. А там!!! Стопки белья с ручными прошвами, нарядный, облицованный синим плюшем полушубок, кримпленовое платье с фиолетовыми цветами и розовыми птицами, кружевные сорочки, пуховые шали, пропахшие нафталином пиджаки, цветастые юбки... В углу – узелок со «смертным», который велено не развязывать. Что такое «смертное» я еще не понимаю, хотя от слова веет страхом. Сбоку на полочке – шкатулка с самым ценным: блестящие пуговицы, булавки, стеклянные бусы, прабабушкины серёжки с жёлтыми камушками, чёрный ключ размером с детский мизинец... От чего? – я так и не узнала. На самом дне – обёрнутая в рушник фамильная икона. Времена были атеистические, и вешать старинную икону на видное место бабушка Нюра боялась. В красном углу висели две обыкновенные – с бумажными цветами и мятой фольгой на окладе. «Николай-угодник» – представила мне бабушка седобородого старца с застеклённой картинки. «Царица небесная» – скорбная женщина, укутанная в малиновое покрывало, смотрела на меня с другой. Втайне от родителей бабушка Нюра научила меня молиться. «Отче наш» я выучила в шесть лет на слух. И креститься умела правильно, и поклоны класть. По воскресеньям перед иконами горела лампадка – тогда мне казалось, что огонёк возникает сам собой из резной чаши на цепочке. Сам же и исчезает. Потому что зажигала её бабушка на рассвете, когда я ещё спала, а гасила после отбоя.
...Деревня та сейчас почти вымерла – из пятнадцати дворов обитаемы три. Коров давно никто не держит. Подружка детства Оля умерла молодой. Старый дом покосился, но еще стоит. И сундук до сих пор на месте, только я в него давно уж не заглядываю...
Куда уходит детство? Да никуда оно не уходит! Уходим мы. А оно остается. Там, где знойный полдень и кузнечики, фата из накидки и сокровища в бабушкином сундуке...
фото Владимира Исаева
