Часть 6. Галисия (главы 1, 2, 3)
...Бледный анемичный рассвет никак не пробьется сквозь вязкую толщу перламутровых туч, закупоривших небо. Клубы тумана рваными шапками оседают на мокрых крышах, прячутся в дремотных расселинах, стелются тонким дымчатым полотном над руслом Валкарсе. Петля автомагистрали теряется где-то в туманных высях, и трудно представить себе, как движутся по нему сейчас автомобили, плененные непроницаемой мглой. Проще думать, что дороги там нет: слишком велика и опасна разверзнутая под нею бездна. В этой точке Пути Сантьяго пешая тропа пилигримов и скоростные артерии современной цивилизации решительно расходятся в разные стороны. Дорога паломников, вырвавшись за пределы сонного города, карабкается круто вверх по скользким камням, вьется рыжей размокшей лентой меж густых зарослей папоротников и ромашковых полян. За каждым ее изгибом - призрачные перевалы, силуэты укутанных влажным мхом деревьев, сочащиеся родниками камни... За каждым поворотом - неизвестность. За каждой тропинкой - тайна... Это Галисия. Древняя земля кельтов, облюбовавших северо-запад Пиренейского полуострова три тысячелетия назад, да так и оставшихся здесь, среди туманных склонов, сумрачных болот, угрюмых лесов да вересковых пустошей, точь-в-точь как в далекой Ирландии. Характер галисийцев схож с ирландским нравом: вольнолюбивый и непокорный, упрямый, но рассудительный, с генетической тягой к перемене мест и печатью неприкаянности. Считается, что к эмиграции ирландца, равно как и галисийца, побуждает бедность и скудость его земли, но это только полпричины, а другая половина кроется глубже - в душе, охваченной необъяснимой тоской по дальним берегам. Неприкаянность сердца может накрепко привязать галисийца к его родной пустоши с белым круглым домиком у ручья, а может погнать далеко-далёко на край света и дальше - за океан. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в каждой третьей галисийской семье хоть один родственник да обрел новую родину вдали от родных холмов.
Так за разговором об особенностях галисийского характера неторопливо идем мы с Карлосом по разбухшей от влаги дороге, среди тумана и облаков. Время течет незаметно. Молочная мгла по-прежнему окутывает леса и горы, лишь изредка образуя косматую прореху, в которой виден осколок мира: кусок разнотравной поляны, страшное когтистое дерево или кромка обрыва. Но это продолжается лишь краткий миг, и снова сумрачный день латает дырку штопкой туманной взвеси. Неожиданно замечаем, что дорога вместо того, чтобы устремляться вверх, упорно спускается в дол. Только сейчас соображаем, что уже давно не видели ни желтых стрелок, ни пилигримов, списывая это на оптические иллюзии погоды. Но теперь, когда еле заметная тропа почти теряется в зыбкой дали, меня охватывает тревога: похоже, мы сбились с дороги. Непроницаемая завеса отгораживает нас от солнца, и трудно понять, который час и сколько времени прошло с начала пути. Впрочем, явно ощутимый голод подсказывает, что уже немало.
- Карлос, мы заблудились, - беспокойным шепотом объявляю я, хотя это и так понятно.
- Здесь часто теряются люди, - зловеще сообщает Карлос, и мне начинает казаться, что это он все подстроил, специально завел меня в глушь. - Горы Галисии - особенное место, - продолжает он голосом недоброго сказочника, - считается, что здесь находятся врата в параллельный мир.
- Ну, хватит уже! - трусливо протестую я, одергивая неуместные фантазии своего спутника.
- Не мечись! - строго приказывает профессор. - Что толку паниковать? - Карлос в отличие от меня сохраняет полное самообладание и, покопавшись в недрах рюкзака, выуживает оттуда компас.
Не представляю, что бы я делала, очутись здесь одна. Пока мой друг гипнотизирует стрелку прибора, в воздухе разливается тихий, но настойчивый звук, похожий на «музыку ветра». Поначалу мне кажется, что это звенит в ушах от напряжения и страха.
- Карлос, ты ничего не слышишь?
Карлос отрывается от компаса и присушивается к звенящей ноте.
- Слышу, - между тем звук нарастает, растекаясь мелодичными завораживающими переливами в редеющей мгле.
Из-за поворота появляется рогатая голова... Корова, а следом за ней и человек в низко надвинутом капюшоне с хворостинкой в руках выходят нам навстречу. На шее животного вместо привычного колокольчика болтается нечто, издающее характерный тонкий и протяжный звон, который я приняла за магическую музыку параллельного мира. Ноги погонщика обуты в грубые деревянные сабо невероятных размеров, прямо поверх обычной обуви. Завидев нас, человек останавливается. Корова тоже.
- Мы сбились с дороги, - обращается к нему Карлос, поздоровавшись, - как нам вернуться на Камино Сантьяго?
С минуту старик молчит, жуя бескровными губами и уставившись мне в лоб точно промеж глаз. Потом долго смотрит на небо, на землю под ноги, куда-то вдаль за невидимую кромку тумана, потом снова на нас и, наконец, исчерпав все запасы моего терпения, начинает сипло говорить, обращаясь исключительно к Карлосу. Выясняется, что уже довольно поздно, и скоро совсем стемнеет, а потому селянин зовет нас заночевать у него дома, в километре отсюда, а наутро обещает проводить лично на пилигримскую тропу. По его словам, объяснить, как найти дорогу, мало того что сложно, но еще и не гарантирует факта нашего на нее возвращения.
- Это почему же? Что значит, не гарантирует? - пристаю я к Карлосу с расспросами.
- Во-первых, можем засветло не успеть, во-вторых, здесь недалеко начинается болото - тебе охота в болото ночью? А в-третьих, возле болот бродит Святое Братство, - буднично поясняет профессор.
- Что за Братство? - спрашиваю я, чувствуя, как холодеет все внутри.
- Если ты еще не совсем напугана, могу перевести тебе его рассказ. Только хорошенько подумай, - предупреждает он.
Любопытство побеждает страх, и я соглашаюсь.
Второй рассказ Карлоса: (со слов пастуха)
«...Я хорошо знаю эти места, еще мальчишкой облазил все горы и долины, были мы с друзьями и на болоте, хотя взрослые всегда ругали нас за это. Когда мне было 9 лет, мой дед рассказал предание, которое пересказывают из поколения в поколение все галисийцы с тех самых пор, как заселили эти земли. Если уж так случилось, и ночь застала тебя в дороге неподалеку от болота или в старом дубовом лесу, что на южном склоне горы, нужно быть особенно осторожным, потому что ночью там можно встретить Святое Братство. Издалека кажется, что в темноте засветились десятки светлячков, или навстречу идет процессия с зажженными свечами, но это не так. Души из нижнего мира, обреченные на вечные скитания, бредут по лесным тропам, пустошам и болотам в поисках жертвы. Они страстно желают освободиться от бесконечных мытарств, а для этого нужно вручить горящий огарок в руки зазевавшегося путника. Если такое произойдет, то призрак обретет свободу, а новая жертва пополнит ряды Святого Братства и будет скитаться между сном и явью, жизнью и смертью до тех пор, пока не освободится от заклятия, передав злополучный огонь кому-то еще.
Мне очень хотелось проверить, так ли это. И в детстве, превозмогая страх, невзирая на запреты родителей, мы отправлялись к ночному болоту с другими мальчишками, но ничего не происходило. Три или четыре раза мы и вправду видели загадочные огоньки, блуждающие в тумане, но, испугавшись, убегали назад в деревню.
Прошли годы, я повзрослел, похоронил деда, стал отцом семейства и давно позабыл ребячьи игры, страхи и запреты. И вот, спустя много лет, я повстречал тех, кого так боялся и с кем так искал встречи в детстве.
Я был пастухом и однажды перегонял деревенское стадо на зимнее пастбище по другую сторону гор. Перегон обычно занимал два-три дня. В тот день потерялась корова моего брата, где-то по дороге отбилась от стада. До сих пор не пойму, как это случилось, ведь со мною были три мои верные собаки и мальчик-подпасок. Остановившись на ночлег, я по привычке пересчитал головы - тогда и обнаружил пропажу. Было еще не очень темно, и я, оставив стадо на попечение помощника и четвероногих сторожей, сам решил поискать корову. Наши животные всегда носят на шее ботало
. Их слышно издалека, и каждое имеет свой звук, поэтому я различаю каждую корову на слух. Завернув за поворот, мне показалось, что я уловил звук ботала пропавшей коровы, и я пошел на него, время от времени выкрикивая ее имя. Я отошел совсем недалеко, как вдруг все внезапно погрузилось в темноту. Наступила ночь, и шум ветра слился с отзвуками далекого ботала. Ноги стали проваливаться в густой мох, под сапогами зачавкала болотная жижа. Я понял, что оказался на болоте - том самом, куда бегал еще мальчишкой. Страха не было, была лишь непомерная усталость и стыд перед братом за потерянную корову. В воздухе зазвенели сотни ботал на разные голоса, веки стали тяжелыми, мне ужасно захотелось спать - вот хоть прямо тут выбирай сухую кочку и ложись. Я еле превозмогал сон и все звал и звал корову. Отчаявшись найти пропажу, я было повернул назад, но тут, словно завороженный, обернулся. На меня надвигалась невероятная красота: сотни мерцающих язычков пламени в туманном ореоле плыли по воздуху, влекомые невидимыми тенями. В воздухе разливалась тихая звенящая музыка. Я пошел навстречу призрачному видению и вскоре, сам того не желая, протянул руку к одному из огоньков. Как только он оказался на моей ладони, меня окончательно сморил сон, я еле успел прислониться спиной к шершавому стволу дерева.
...И увидел я странный сон. Будто иду в окружении сиреневых и фиолетовых теней. Длинные невесомые одежды скрывают фигуры, лица спрятаны под капюшонами. Полупрозрачные пальцы держат свечи, с них капает воск и проваливается вниз сквозь ладони и рукава. Я смотрю на свои руки и вижу то же самое. Вокруг шелестит невнятный шепот, среди лепета слов я разбираю одну единственную фразу: «Наш, наш брат... пошли...»
Мне не нравится этот сон, я не хочу бродить в неприкаянной компании призраков. Я пытаюсь проснуться, открыть глаза, но не могу разлепить веки. Хорошо понимаю, что сплю, но не в состоянии проснуться. И лишь увидев протянутую ко мне руку, повинуясь неведомому порыву, вложил в нее несгорающую вечность свечку. И тотчас проснулся. «Ну и кошмар! Приснится же такое...» - подумал я и тут же вспомнил, что корова так и не найдена, и что теперь придется краснеть перед родным братом. Сокрушенно вздохнул, поднес к глазам свои руки - на правой ладони увидел темный, с монету, след, похожий на родимое пятно. Но у меня никогда не было здесь родинки! Пятно жгло и покалывало, и я вспомнил, что в этой руке держал во сне свечу. Провел другой рукой по волосам: в пыльном колтуне застряли сухие листья и мелкие веточки. Протер глаза, нащупал на лице... бороду. Испугался и понял, что здесь не обошлось без потусторонней силы. Надо скорей уносить ноги из этого опасного места.
Я был слаб, еле поднялся, и, шатаясь, пошел к месту, где оставил стадо. Там никого. И даже признаков недавнего постоя не осталось: ни угольков от костра, ни коровьих лепешек, ни примятой травы - чисто, будто здесь никого и не было. Наверное, подпасок, не дождавшись меня, сам отогнал стадо. Сил моих не хватило бы, чтобы дойти до зимнего пастбища, и я решил вернуться в деревню. Когда я подошел к дому, дети с визгом бросились врассыпную, мать заголосила нечеловеческим голосом, а жена лишилась чувств. Вышедший навстречу мне отец, сгорбленный и белый как лунь, сказал, что меня уже похоронили. «Сколько меня не было?» - задал я ему вопрос, и услышал ответ: «Восемнадцать дней». Я сразу все понял. Где я был. И с кем. Потом, лежа в постели, в окружении родных, под присмотром старой знахарки, я без устали благодарил Провидение, что смог оттуда вернуться...».
В подтверждение своего рассказа галисиец протягивает правую ладонь, на которой и впрямь, даже сейчас в густеющей тьме различимо темное пятно.
Но вот неожиданно, как и всё, происходящее в тумане, мы обнаруживаем себя в деревне, состоящей из нескольких дворов.
- Пришли! - объявляет наш проводник и ведет нас к дому.
В сумерках темнеют силуэты странных избушек на курьих ножках, из-за маленьких задернутых занавесками окошек льется янтарный свет, со двора доносятся звуки животных: пугливое блеянье овцы, тяжкий вздох еще не доеной коровы, лошадиный храп и настороженное ворчание собаки, почуявшей чужаков, но сдерживаемой невидимым присутствием хозяина. Пригнувшись под низкой притолокой, мы входим в круглый дом.
Как только переступаем порог жилища, мистический страх, сопровождающий меня с момента нашей потери в туманах Галисии, рассеивается. Скидываем у порога рюкзаки, грязные ботинки и проходим в светлую теплую комнату с покатыми стенами. В открытом очаге потрескивает огонь. Спокойствие и умиротворение охватывает меня при виде двух милых, вполне земного вида женщин, хлопочущих по дому. Лугус - так зовут старика-галисийца - объясняет им, что к чему. Одна из женщин, та, которая помладше, провожает меня в душ. Вот это сюрприз! Я-то полагала, что в таких домах моются исключительно в корыте или тазике, набирая воду в старом колодце и грея ее в печи. Другая - объясняет Карлосу, куда сложить мокрую и грязную одежду: к утру она все постирает и высушит.
Старинные галисийские жилища пальосас, сохранившиеся кое-где и по сей день, - свидетельство кельтских корней галисийцев. Эти круглые каменные дома с коническими соломенными крышами раньше состояли из одной единственной комнаты, к которой примыкал загон для скота и кухня. Дом Лугуса, сохранив внешние очертания кельтской хижины, внутри разделен на несколько комнат, вполне комфортабелен и отлично приспособлен для современной жизни. Привычные символы цивилизации - плазменный телевизор и портативный компьютер - как-то не вяжутся с услышанным недавно рассказом, автоматически перемещая его в разряд детских сказок-страшилок или стариковских небылиц. Хозяин уходит доить корову, а мы с Карлосом приводим себя в порядок и через полчаса все собираемся за столом возле очага. Кроме Лугуса и двух женщин, управляющихся по хозяйству, за стол усаживается древняя старуха, поддерживаемая бережно под локоть шустрым пареньком лет семнадцати - точной копией Лугуса, только совсем юного. Старуха долго мостится в своем плетеном кресле, то так, то сяк поворачиваясь грузным, вымученным годами телом, скрипя суставами и громко вздыхая. Наконец, отыскав удобное положение, она умиротворенно замирает и царственно кивает сидящим за столом домочадцам. Пока проходят эти манипуляции, семья трепетно и терпеливо взирает на бабушку, не смея даже пошевелиться, не то чтобы притронуться к еде. Но получив ее великодушное разрешение, все заметно оживляются. Начинается ужин.
Лугус представляет нам четыре поколения своих родственников: мать, жена, дочь и внук. Нас он обозначает, как заблудившихся, но не сломленных испытаниями пилигримов. Дочь Лугуса ухаживает за гостями, подкладывая нам в тарелки лучшие куски и не давая пустеть стаканам с вином. Мне же не терпится услышать подтверждение или опровержение истории о Святом Братстве из уст членов семьи, и я ширяю локтем в бок Карлоса.
- Та старая история про исчезновение Лугуса. Правда ли, что его не было восемнадцать дней? - обращается он к женщинам напротив.
- Да, - кивает Брида, жена Лугуса, - все думали, что он заблудился в болотах и погиб. Десять мужчин из нашей деревни пытались разыскать мужа, но у них ничего не вышло.
- Мама тогда сказала, что его забрало с собой Святое Братство, - иронично вставляет дочь и, посмотрев виновато на отца, добавляет: - Папа утверждает, что так оно и было.
Лугус снова демонстрирует родимое пятно на ладони, и все единодушно сходятся в одном: раньше, до этого злополучного происшествия, его здесь не было. В остальном мнения родни и друзей расходятся. Дочка-медик убеждена, что это редкая форма летаргической болезни, и отец пролежал в коме восемнадцать дней, выйдя из нее неизвестным науке способом. А удивительный сон - плод его фантазии, ожившие детские страхи и воспоминания. Брида - до сих пор думает, что муж ее плутал все это время по болотам, питаясь корешками и ягодами, иначе как объяснить, что он не умер с голоду и вернулся живым? Может кого-то он там и встретил, призраки здесь нередкие гости, но чтобы уйти от компании Святых Братьев - такого еще не бывало. Старший брат, из-за чьей пропавшей коровы и случилась вся эта история, считает, что его братец просто слегка тронулся умом на почве страха и вины (кстати, корова его тогда благополучно вернулась домой). И лишь два человека за столом верят Лугусу от первого до последнего слова: старуха-мать и внук. Внук беззаветно доверяет своей любимой бабушке, а мать Лугуса - ведает, то есть знает точно.
- Ты ведь, наверное, учишься в школе, пользуешься Интернетом, - как же ты можешь всерьез верить в сказку? - допытываюсь я у парня, вовсе не похожего на малограмотного подпаска.
- Но ведь ты же видишь, как может сосуществовать старый дом и новый водопровод в нем? Ты не удивляешься этому? - парирует дитя двадцать первого века. - Просто в нашем сегодняшнем мире очень часто вопрос ставится как «или-или», вместо того, чтобы принять, что в нем может быть «и... и...».
Что тут возразишь?
Древняя старуха бесстрастно наблюдает за разговором, не выказывая ни малейшего интереса к обсуждаемой теме и не проронив ни единого слова. У меня возникает стойкое ощущение, что она легко считывает все движения мысли, не нуждаясь ни в переводе, ни даже в произнесении вслух слов и фраз. И только когда ужин подходит к концу и все начинают двигать стульями, выбираясь из-за стола, она говорит одну-единственную фразу: «Он вернулся оттуда потому, что я этого очень хотела». И с чувством исполненного долга, шаркая тапками, под руку с внуком удаляется в дальнюю комнату.
- Она ведунья, то есть попросту ведьма, - шепчет Карлос мне на ухо, когда мы идем спать.
- Ты это серьезно, профессор? - не без ехидства спрашиваю я.
- Во время инквизиции все ведьмы Испании, точнее те, кого за них принимали, прятались в Галисии. Здесь их было не достать, - Карлос вполне серьезен, - и теперь количество людей, обладающих, как сейчас говорят, паранормальными способностями, на единицу жителей в Галисии больше, чем где бы то ни было в Испании.
- И как это сообразуется с католической верой, с известной набожностью испанцев?
- А примерно так, как говорил за ужином мудрый мальчик. Помнишь? «И... и...», а не «или-или», - улыбается Карлос, и мы прощаемся до утра.
Наутро получаем от Бриды по стопке выстиранной и высушенной одежды, на кухне - по чашке кофе и куску тортильи. Лугус, как и обещал, провожает нас вместе со своей неразлучной коровой с поющей арфой на шее к тропе пилигримов. Мы в последний раз рассматриваем темное пятно на его ладони, как символ сообщающихся миров, в который раз благодарим старика за спасение и выходим на вновь обретенный путь.
Нас снова окутывает влажная дымка - дождь, моросящий не с неба, а возникающий прямо из воздуха оседает бисеринками росы на одежде и волосах. Тропа взбирается вверх, облака плывут то над нами, то под нами, изредка светлея под натиском неяркого солнца. На этот раз мы не забываем следить за путеводными желтыми стрелками и радостным «Буэн Камино!» приветствуем каждого встреченного в пути пилигрима.
Довольно скоро дорога растворяется в акварельном городке на вершине гряды. О Себрейро размыт в неброской палитре серого: пепельный, графитовый, бледно-лиловый, белесо-седой, серый с прозеленью, грязно-бурый... Кто сказал, что серость невыразительна? Такая, как здесь, способна передать оттенки тоньше и точнее, чем бескомпромиссная яркость прямолинейных цветов. К тому же акварели О Себрейро - прекрасная иллюстрация и наглядное пособие к умению видеть жизнь в полутонах.
На продуваемой всеми ветрами пасмурной вершине, находятся сакральные ворота в Галисию и вросшая в землю старинная церковь Санта Мария де Реаль. В ней хранится галисийский Грааль в память о Чуде, происшедшем здесь в 1300 году. Чудо официально засвидетельствовано в анналах католической церкви буллой двух Пап: Иннокентия VIII в 1487 году и Александра VII в 1496 году. Что же произошло семь веков назад?
...В ненастный зимний день, когда ледяные ветра и мокрый снег не прекращались ни на минуту на протяжении трех дней и ночей, когда непогода заперла по домам всех жителей окрестных деревень, лишь один крестьянин по имени Хуан Сантин из Барксамайора взобрался на гору О Себрейро, чтобы посетить воскресную мессу в монастырской часовне. Священник не очень-то хотел проводить службу для одного единственного прихожанина, посчитав его появление в такую пору досадной помехой, а его «подвиг» - признаком неотесанного фанатизма, однако положение обязывало, и он кое-как начал ритуал. Когда месса подходила к кульминации - освящению Даров и Святому причастию - хлеб превратился в Плоть, а вино - в Кровь Христову. «Неотесанный фанат» получил высшее вознаграждение за свою преданность, а священник - урок истинной Веры. Говорят, когда это случилось, деревянная статуя Богородицы склонила голову в почтении перед искренностью и глубиной Веры простого крестьянина. С тех пор ее называют Девой Святого Чуда (Virgen del Santo Milagro).
Крадучись, словно боясь спугнуть хрупкие свидетельства чудес, на цыпочках проходим внутрь древней церкви, идем дальше, к деревянной Деве с ребенком на коленях. Голова Богородицы так и осталась склоненной. Опущенные глаза, крутые дуги бровей над тяжелыми веками - все в ее облике выражает неизбывную печаль матери, знающей наперед о неминуемой разлуке с сыном. Вытянутая в струну спина, твердая осанка, руки, бережно поддерживающие дитя, - скорее трон для Царя, чем мягкие объятия матери. А царь восседает на троне, обреченно свесив с материнских колен босые ступни, с совершенно взрослым лицом, хотя на вид мальчику не больше семи лет. Воздетые вверх два перста и яблоко в левой руке - аллюзия на скипетр и державу. Власть над душами людей - вот его предназначение, осознавать которое он начал так рано и так смиренно. Власть, которую он не стяжал, но обрел. Отсюда недетская мудрость во взгляде, устремленном поверх голов в видимое только ему будущее.
В южном нефе выставлен на всеобщее обозрение галисийский Грааль - та самая чаша, в которой произошло превращение вина в Кровь Христову, тяжелый кубок с крышкой и ободком из древних письмен. Там же патена - блюдо для Даров - и хрустальные ковчеги, подаренные их католическими величествами Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским во время паломничества по Пути Сантьяго. Кстати, после того как весть о Чуде дошла до их ушей и короли увидели его «последствия» своими глазами, постепенно исчезли вещественные доказательства - пятна крови на корпорале и чудесная гостия. Теперь лишь засекреченные церковные документы и устные свидетельства, превращенные в красивую легенду, сохраняют реликвиям О Себрейро статус «чудесных».
Каменная крестильная чаша, ровесница самой церкви, соседствует с современной картиной, изображающей шествующего по дороге пилигрима с рюкзаком. Вошедший следом за нами монах в дождевике поверх сутаны поясняет, что этот светский сюжет нарисован одним из братьев здешнего бенедиктинского монастыря в свободное от послушания время. Почему бы нет? Я вспоминаю слова внука Лугуса, его «и... и...» вместо «или-или». Падре, подслеповато щурясь, собственноручно ставит печати в наши крендесиали. Мы получаем очередную отметку и продолжаем путь дальше.
На перевале Альто де Сан Руж среди туманной мороси встречаем еще одного заблудившегося пилигрима. Он с трудом опирается на посох и, придерживая шляпу от злых порывов ветра, напряженно всматривается вдаль.
- Все правильно, дружище, тебе туда! - подбадривает Карлос пятиметрового железного странника, растерянно замершего на треснутой каменной глыбе.
Начинается спуск. Линьярес, Хоспитал де Кондеса, Фонфрия, Бидуэдо... В каждой, даже самой захудалой, галисийской деревушке обязательно есть церковь, где исправно, в любую погоду проходят службы. Такое впечатление, что церкви стоят даже там, где уже не живут люди. В деревне в три двора обязательно присутствует хотя бы часовенка, а ключ от нее (если нет настоятеля) лежит в условленном месте «под камнем». И в каждой же деревушке есть своя местная ведунья, доверие к которой ничуть не меньше, чем к приходскому священнику. Да что говорить, часто бывает так, что ведунья посещает мессы, а падре не чурается обратиться к ней за помощью. Чем дальше от больших городов, тем тоньше грань между религией и язычеством, верой и суеверием, тем слабее их противостояние, тем шире границы восприятия людей.
...Размытая дорога становится похожей на рыжую кисельную гущу - ноги по щиколотку в грязи и по колено мокрые. По словам Карлоса, это самая сырая и холодная часть Пути. Навстречу нам по узкой, скользкой от глины булыжной улочке очередного селения движется продрогшая отара овец под предводительством пожилого медлительного барана. Баран коротко блеет сиплым тенором, ему на разные лады вторят пугливые овцы. Вымокшие животные трусятся, сбиваясь в плотный мохнатый ком, чтобы как-то согреться. Над ними вьется сизый пар, распространяя запах мокрых шерстяных носков. Мы сторонимся к стене, чтобы пропустить несчастное стадо. За овцами следует пастух в дождевике до пят и с капюшоном до бровей. Посох в руках роднит его с пилигримами, а бегущий рядом белый пес делает похожим на Святого Иакова.
- Смотри, как у Лугуса, - показываю я на грязные деревянные башмаки пастуха, надетые прямо поверх сапог.
- Да, здесь часто носят такое в распутицу - это «суекос», - отвечает Карлос.
- А у нас в распутицу в деревнях носят резиновые сапоги или калоши, - с гордостью сообщаю я.
- Тоже неплохо. Только резину изобрели сравнительно недавно, а возраст суекос - несколько веков. Заметь, это не обувь.
- А что же?
- Ну, скорее приспособление, типа гусениц на тракторе. И делают их не сапожники, а столяры. Раньше даже профессия такая была - «сукуейро», мастер по изготовлению суекос. Кстати, современные сабо на деревянной подошве родом от них.
У нас суекос нет, и мы продолжаем месить рыжую гущу дороги мокрыми, облепленными глиной и овечьим горохом кроссовками. По мере спуска вниз морось постепенно стихает, остается только холод, заставляющий мои зубы дробно стучать, а меня - жаться поближе к Карлосу, наподобие тех овец из промокшего гурта.
И вот награда - перед нами Трикастелла! Одновременно с долгожданным указателем в подтаявших облаках появляется ванильное солнце.
Трикастелла гордится сразу несколькими историческими фактами, закрепляющими за городом право войти в путеводитель Camino Santiago и стать обязательным пунктом паломнического маршрута. Согласно Кодексу Каликстинос (Calixtino) здесь заканчивается одиннадцатый, предпоследний этап пилигримского Пути. 22 марта 1520 года во время паломничества в Трикастелле ночевал император Священной Римской империи Карл V. Другой испанский король Филипп II останавливался здесь в 1555 году по дороге в Англию на свадьбу с английской королевой Марией Тюдор.
С городом связана любопытная история. В средние века паломники получали в этих местах по порции известняка, который должны были отнести на обжиг в Кастанеду, затем обожженные кирпичи доставлялись в Сантьяго-де-Компостелу. Так средневековые пилигримы вносили свою лепту в строительство Собора Святого Иакова. Лепта современных пилигримов - щедрые донативо в альбергах и храмах, которые идут не только на покрытие расходов приютов, но и поддержание дороги и всех встречающихся на ней церквей, музеев, памятников и прочих культурно-исторических объектов в достойном состоянии.
У входа в Трикастеллу, как старый часовой, списанный, но не желающий покидать свой пост, стоит древний восьмисотлетний дуб. Его необхватный морщинистый ствол изуродован вздувшимися желваками наростов и канатами перекрученных жил, будто невидимые руки времени отжали и выкрутили его как выстиранное белье, отставив лишь самую суть. Могучие ветви исполина проживают непростую жизнь в каждодневной беспощадной борьбе с ветрами и годами. Часть дерева, сожженная молнией, отколота и засохла, но оставшаяся - продолжает жить, пуская каждую весну новые нежные побеги. Вот у кого не мешает поучиться силе воли и неистребимому жизнелюбию!
Под дубом о чем-то оживленно спорит группа пилигримов. Подходим ближе. Выясняется, что единственный муниципальный альберг Трикастеллы переполнен. Одна пара предлагает идти дальше, другая - остановиться в «каса рурал» - сельском доме неподалеку от городка, где часто привечают паломников. Весть о гостеприимном доме «с чудинкой» из уст в уста передается среди пилигримов, создавая новейшую мифологию Пути.
- Я знаю это место, - вмешивается Карлос в дискуссию. - Дом с историей, с корнями, как у этого дерева, - показывает на дуб, - хозяева - местные, галисийцы.
Авторитетное утверждение профессора решает исход спора в пользу Каса дель Силенсио (Дом тишины) - так зовется уединенный приют вдали от основного людного маршрута. Все шестеро отправляемся туда, и через двадцать минут в зыбких сумерках вырисовываются седые стены и черные чешуйчатые крыши дома. Подворье обращено одной стороной к оврагу, за которым сразу же начинается лес, другой - к кукурузному полю, остальные две переходят в некошеные луга, подернутые молочной дымкой тумана. Вокруг ни души и ни звука, если не считать монотонного подвывания ветра, разметавшего по лиловому небу обрывки туч.
Стены дома остались теми же, что и четыре века назад - таков возраст каса рурал. Неровная кладка из разнокалиберных плоских камней цвета дорожной жижи, навсегда впечатавшейся в мою сетчатку, местами укреплена свежим раствором. Но деревянные балки, подпирающие своды, явно сегодняшнего дня, хотя и с бережной точностью воспроизводят старинные традиции. Дом просторен, видимо, был рассчитан на несколько поколений. Балкон вдоль второго этажа соединяет восемь отдельных комнат, теперь здесь останавливаются гости. Во дворе множество сараев и амбаров, среди которых знакомый по деревне Лугуса каменный теремок на курьих ножках.
- Это «хорреос», - проследив за моим взглядом, поясняет Карлос, - специальное хранилище для кукурузы и зерна.
- А зачем их ставят на камни? И почему на них кресты? - поначалу я приняла эти домики, разбросанные по всей Галисии, за культовые сооружения.
- Каменные столбы под ними - чтобы уберечь от грызунов, а кресты - для защиты от других вредителей - бестелесных, - поясняет профессор. - Помимо кукурузных початков и мешков с зерном, в хорреос хранят хлеб между выпечками, головы сыра, фрукты на зиму, и даже... - Карлос умолкает, удерживая длинную театральную паузу, - личные сбережения и фамильные сокровища, которые галисийцы предпочитают доверять не банкам, а попечению небесных хранителей.
Я останавливаюсь возле приоткрытой двери сарая и с любопытством заглядываю внутрь: телега на деревянных колесах, вилы, грабли, мотыги, каменные ступы, глиняные миски и прочая сельская утварь, составляющая гордость рачительного хозяина, представлена в несметном количестве. Одних только метел столько, что ими можно обеспечить всех ведьм Галисии.
Судьба подворья могла бы быть весьма печальной, заброшенный дом разваливался на глазах, пока его не купила одна галисийская семья, обнаружив дальнее родство с бывшими хозяевами каса рурал. Запустению и упадку, чуть было не постигшему это место, способствовала и молва, приписывающая ему связь с нечистой силой. Впрочем, познакомившись со складом мышления галисийцев, легко предположить, что любой дом на отшибе, покинутый людьми, рано или поздно заселяется ведьмами. Хорошо, если поселится «мейгас» (meigas) - добрая ведунья, от дружбы с которой зависит благополучие галисийских семей и деревень, но вот если заброшенное место облюбует «бруха» (bruja) - злая ведьма, то не поздоровится никому в округе. Как же они их различают? Очень просто: мейгас летает на метле ручкой вперед, а бруха - наоборот, вперед щетиной! Ну и, конечно, по их деяниям.
На пороге Каса дель Силенсио нас встречает хозяйка - сеньора Пилар, с тугим вороным узлом на затылке и такими же иссиня-черными бездонными глазами на бледном лице. В ее чертах не просматривается ни йоты ведьмовского обличия - или я плохо разбираюсь в ведьмах? Женщина проводит нас в комнаты наверху, снабдив каждого увесистым ключом с медной биркой, показывает общие помещения и объявляет, что ужин будет готов через час.
Этот блаженный час я использую на то, чтобы отмокнуть и отогреться в горячей ванне. На бортике обнаруживаю темную бутыль без этикетки, из которой пахнет медом и мятой, и, не раздумывая, плескаю в парящую воду. Уставшее и промерзшее тело благодарно растворяется в тепле и неге, глаза сами собой закрываются, горячие клубы аромата создают волшебный туман, убаюкивающий и уносящий в мир иллюзий. Только ради одного этого мгновения стоило бы прийти в уединенный дом с запутанной историей и неуловимым флером колдовства.
Через час все собираются в столовой возле камина. По умиротворенным лицам других гостей я понимаю, что все сейчас испытывают примерно то же, что и я. Даже Карлос, сторонник осознанного аскетизма, выглядит сейчас благодушным, разморенным телесной радостью сибаритом. Хозяйка, распустив узел в каскад вороного шелка за спиной, раскладывает по тарелкам жаркое, источающее тревожные ароматы незнакомых пряностей и редких трав. Пучки диких растений, сушеные стебли и коренья, снизки сморщенных грибов и бусы из неведомых рубиновых ягод придают алхимический смысл тому, что творится на запертой для посторонних кухне. Возможно там, за тяжелой дубовой дверью, хранятся и другие ингредиенты кулинарного и не только волшебства. Но, похоже, никто из постояльцев не возражает против терпкого привкуса галисийской экзотики.
Сеньора Пилар просит внимания и рассказывает о ритуале «кеймада», который хочет сейчас провести. Смысл его заключается в приготовлении и распитии напитка, известного в Галисии как противоведьмовое зелье. Это действо олицетворяет сожжение колдовских чар и защиту от злобных брухас, в то время как добрые мейгас, напротив, берут под покровительство и защиту тех, кто освободился от страха перед неведомым. Притихшие гости переглядываются и, в конце концов, все соглашаются отведать зелье: где, как не в Галисии, это уместнее всего сделать.
Пилар с непроницаемым лицом выключает лампы и зажигает свечи. Потом ставит на середину стола большую глиняную чашу с закопченными краями. Вливает в нее полулитровую бутыль прозрачной жидкости. «Орухо» - виноградная водка», - поясняет шепотом Карлос. Затем хозяйка срезает острым ножом тонкой спиралью кожуру с лимона, кидает ее в миску, добавляет туда же горсть кофейных зерен, пригоршню сахара и щепоть какого-то темного порошка, по всей вероятности, волшебного. Размешивает и поджигает лучиной. Жидкость в чаше вспыхивает синим пламенем, и, задув свечи, Пилар начинает торжественно и отрешенно читать заговор. Ее глаза прикрыты, тело раскачивается в ритме заклинания. Сцена, доложу я вам, жутковатая: в окно глядит полная луна нереального лимонного цвета, невесть откуда взявшаяся после нескончаемых дождей, по стенам прыгают испуганные тени, синие язычки пламени танцуют неведомый танец, отражаясь в немигающих глазах завороженных пилигримов. Закончив чтение, Пилар берет ковш на длинной ручке и разливает пылающую жидкость по глиняным чашкам. Теперь можно пить, разумеется, задув предварительно пламя. Карлос переводит кусочек заговора: «...Этим ковшом я поднимаю пламя огня, похожего на пламя ада. И ускачут ведьмы верхом на метле купаться на каменистом пляже... И когда этот напиток польется по нашему телу, мы освободимся от душевной боли и от всякого колдовства...» - как-то так.
Ну что, пора освобождаться! И, задув пляшущие синие язычки, я храбро глотаю зелье. Напиток обжигает, но не огнем, а крепостью, - это что-то среднее между кофейно-лимонным ликером и глинтвейном. Другие участники ритуала тоже испивают свои чаши до дна. Пилар включает свет, и впечатленные гости дружно аплодируют, выражая свое восхищение. Теперь, когда огненная жидкость разливается по нашим телам, добираясь до самых укромных уголков, нам ничего не страшно! Ужин возвращается в русло оживленной дружеской посиделки.
- Элена, я должен тебе кое-что сказать, - улучив момент, шепчет мне на ухо Карлос.
- Ты думаешь, Пилар - мейгос? - игриво спрашиваю я, разгоряченная колдовским зельем.
- Может и так, - улыбается профессор, - но я о другом. Завтра мне придется покинуть тебя, - возникли неотложные дела в Малаге.
- Вот как? Что, снова надо принять экзамен в университете? - шуткой я пытаюсь прикрыть растерянность от неожиданного известия.
- Да нет, личные проблемы. Не хочу вдаваться в подробности.
- Надеюсь, ничего серьезного? - я заглядываю Карлосу в глаза. - Могу я чем-то помочь?
- Не бери в голову, - отвечает друг. - Теперь, когда мы с тобой прошли самые таинственные места в Галисии и испили кеймада, мне не совестно и не страшно оставлять тебя одну.
- Ладно. Только это так неожиданно...
- Для меня тоже, - Карлос на секунду умолкает. - Но жизнь полна неожиданностей. По сути, она вся соткана из них.
- Это точно. Особенно в пути.
- Да... - профессор задумчиво качает головой.
Оба молчим.
- Завтра, я встану очень рано. Хуан отвезет меня в Педрафиту... Так что давай прощаться.
Карлос неуклюже обнимает меня прямо за столом. Потом, притянув за плечи поближе, тоном заботливого ментора дает мне краткие наставления на оставшуюся часть пути.
- Дорога после Трикастеллы раздваивается: одна идет через монастырь Самос - она длиннее, другая - через Калвор. Выбирай любую, но я бы посоветовал через монастырь: там есть что посмотреть. В Портомарине, если успеешь, сходи в церковь Сан Николас. Не вздумай купаться в Миньо - это опасно. В Мелиде ночуй вот в этом альберге, - Карлос протягивает визитку, - там госпитальер - мой хороший друг Алонсо, я ему уже позвонил. В Арсуа обязательно попробуй местного сыра. По дороге в Педрузо - эвкалиптовые леса, так что будь внимательна к указателям. Отдохни перед Сантьяго на Монте де Гозо. Что еще? После Саррии пилигримов будет очень много - заботься о ночлеге заранее, не тяни до темноты. Если что - звони, мой номер у тебя есть. И... береги себя.
- Спасибо, Карлос! - я грустно и обреченно целую профессора в колючую щеку. - Все запомнила, сделаю, как ты сказал.
- Да, вот еще что, - он достает из кармана компас и протягивает его мне, - это чтобы ты не потерялась!
- Лучше бы мне ботало на шею, так есть шанс, что меня кто-нибудь найдет, - мрачно изрекаю я, с благодарностью принимая в руки теплый металлический корпус с нервной стрелкой и потрепанным ремешком.
Насытившиеся хлебом и зрелищем, утомленные дорогой и избытком впечатлений пилигримы начинают зевать и вскоре один за другим разбредаются по своим комнатам. Мы с Карлосом тоже встаем из-за стола и, поблагодарив Пилар за ужин, поднимаемся на второй этаж. Возле моей двери еще раз крепко обнимаемся и под скрипичный аккомпанемент сверчка клятвенно обещаем друг другу не теряться.
- Теперь, когда у меня есть магический компас, это абсолютно исключено! - заверяю я друга, и оба скрываемся в укутанных дрёмой и пропитанных тайной темных комнатах Дома Тишины...
Книгу можно заказать у автора: mail@alenadal.ru
(в теме укажите "покупка книги с автографом")
