Моему деду Захару Алексеевичу посвящается...
В то лето Шурочке исполнилось одиннадцать. Она была любимицей отца и главной помощницей мамы. На ней были двое младших – четырёхлетний брат Стасик и двухлетняя сестрёнка Раечка. Через железную дорогу от дома начинался лес, заготовка грибов и ягод тоже была её обязанностью. Иногда Стасик увязывался следом, но чаще оставался играть с другими ребятишками под присмотром старого, подслеповатого деда Тихона. А маленькая Рая сидела в котомке за спиной и быстро засыпала от долгой ходьбы. Тогда Шурочка укладывала её на тёплую траву, а сама быстро наполняла корзинки. Леса здесь были щедрые, богатые. Шура помогала маме по хозяйству – с утра отгоняла корову, кормила кур, набирала воду. Могла и кашу с грибами приготовить, и щей наварить.
Семья переехала в Углянец совсем недавно. Здесь была работа для отца, школа для детей. Мать устроилась в контору лесхоза. Справили избу, заготовили сена...
Весть о войне обрушилась внезапно, похоронив все надежды на хорошую жизнь. Завыли по улицам женщины, закричали дети, те, что помладше. А Шурочка не плакала. – она уже взрослая и всё понимала. Только косынку потуже затянула и к отцу:
– Папашка, ты тоже уйдёшь на фронт?
– А как же, – отвечал отец, гладя её по плечу шершавой рукой. – Родину защищать надо!
– А когда защитишь – вернёшься?
– Конечно, Шурочка! Кто ж вас растить будет? Нужно мамке помочь.
Через неделю мужчин построили возле сельсовета, погрузили в машины и отвезли в город на пересыльный пункт.
Потекла тревожная, полная неизвестности жизнь. Мать ходила хмурая, с опухшими глазами. С утра, подоив корову, уходила на работу. Шурочка по-прежнему отводила Малинку на луг, сыпала курам, таскала воду из колодца, да за младшими присматривала. Теперь к её обязанностям прибавилась ещё одна: раз в два дня она отвозила в город на электричке бидон молока, продавала его на рынке, а на вырученные деньги покупала хлеба. Шура знала счёт и никогда не ошибалась. Её стали узнавать городские покупатели, среди которых было немало военных. Прежде чем отправиться на фронт, призывники какое-то время оставались в Воронеже, пока руководство определялось с датами и точным направлением отправки эшелонов.
Однажды Шурочка задержалась на рынке чуть дольше обычного. Душный июль выжег макушки тополей. Кругом толкотня, гнетущая жара. Город жил в лихорадке начала войны. Девочка стояла с пустым бидоном и хлебом в кошёлке в очереди к колонке, чтобы напиться воды и ехать домой. В это время по главному проспекту в сторону гарнизона шла колонна солдат. Она была однообразно бурой и бесконечно длинной. Из-под сапог вздымалась пыль, бряцали винтовки...
Вдруг в строю среди других солдат девочка увидела своего отца.
– Папашка! – громко закричала она, и, забыв про пустой бидон, побежала следом.
Платок сбился, коса растрепалась на ветру. Солдат, увидев дочку, заулыбался и помахал рукой – выходить из строя нельзя. Шура бежала за колонной военных, пока та не остановилась в сквере. Прозвучала команда «Вольно!» и роту остановили на короткий привал. Шурочка, забыв про то, что она уже взрослая, размазывая слёзы по пыльным щекам, обнялась с отцом. От папашки пахло незнакомо – махоркой, железом, бедой. И только запах пота был знакомый, родной. Она стала совать отцу краюху хлеба, но тот не взял. А только попросил приехать их с мамкой утром, потому что завтра их отправляют на фронт. Через десять минут командир поднял роту.
– Приезжайте с мамкой к гарнизону! – выкрикнул он, закидывая на плечо вещмешок.
На другой день Шурочка с мамой с раннего утра были у ворот. В восемь солдат отпустили в последнюю увольнительную. Два часа папа, мама и Шурочка провели вместе. Отец громко шутил и целовал маму в заплаканные глаза. Гладил Шурочку по голове, приговаривая: «Как приеду с фронта – сама будешь меня угощать! – договорились?». Шура согласно кивала, на ходу придумывая, что будет накрывать на стол. Воображение рисовало дивные яства, которых девочка никогда в жизни не пробовала.
Башенные часы пробили десять, и отец заспешил на построение. Мать вцепилась в рукав гимнастёрки и закричала. Шурочка обхватила её за юбку, путаясь между ситцевым горохом и грубым сукном. Так и стояла между отцом и матерью, между жизнью и смертью...
Это были последние часы, когда она видела отца.
На следующий день ребятишки Углянца как обычно провожали отбывающие на фронт эшелоны солдат. Это было одно из немногих развлечений детей войны в станционном посёлке. Солдаты и провожатые махали друг другу руками, что-то выкрикивали. Дети желали военным победы, мальчишки отдавали честь. Эшелонов было огромное количество. Поезда шли один за другим, без остановок, и все мимо Углянца. Защитный цвет гимнастерок, зелёные вагоны, лязг колес по раскалённым рельсам... Лица солдат сливались в одну сплошную ленту.
Шура была в числе других детей, когда один из эшелонов, проезжая мимо станции, привычно замедлил ход. Из окна вагона вылетел свёрток. Старик-обходчик поднял его и обратился к детям:
– Кто из вас Анисимова Шура?
– Я! – бойко ответила девочка.
– Значит это тебе, – дед протянул ей перевязанный носовым платком пакет.
Шура развязала узелок. Внутри лежали три размякшие конфеты, кусок сахара и записка: «Шурочке от папашки».
P.S. Мой дед, Анисимов Захар Алексеевич, пропал без вести в марте 1943 года. Ему было 32 года. Я до сих пор не могу найти место его захоронения, никаких следов его судьбы. Рассказ записан со слов моей тёти Александры Захаровны.
